Цикл интервью о самом веселом периоде отечественного искусства - последней четверти XX века. Мы познакомим Вас с теми, кто вершил исторический контекст того времени, с художниками и кураторами, входившими в состав таких объединений и групп как: "Клуб авангардистов (КЛАВА)", "Коллективные действия", "Мухоморы", "Чемпиионы мира", "Медицинская герменевтика", рок-группа "Среднерусская возвышенность", любительское объединение "Эрмитаж", "Детский сад"... Данный цикл приурочен к выставке

Иосиф Бакштейн родился в 1945 году в Москве – искусствовед, художественный критик, куратор, комиссар . С 1991 года директор Института проблем современного искусства (). Кандидат философских наук. Куратор более 30 выставок. Автор более 70 публикаций. Член Ассоциации искусствоведов.

Иосиф Маркович, какие выставки Вы считаете самыми важными и интересными в период 86-92 гг.? Почему именно они имели такое значение на Ваш взгляд?

Выставки "Клуба авангардистов", которые начались в марте 87 года. Еще была МОСХовская выставка осенью 86 года, в которой тоже участвовал "Клуб авангардистов". Тогда начинался весь перестроечный ажиотаж, и была попытка встроиться в какое-то легальное выставочное пространство и выйти из андерграунда, квартирных выставок для своих. Поэтому выставка в залах МОСХа на Кузнецком мосту, которая была осенью 86 года, и первая выставка "Клуба авангардистов" "Творческая атмосфера и художественный процесс" в марте 87 года в выставочном зале на Автозаводской – это были первые знаковые выставки. Потом была еще целая серия выставок на Автозаводской. Был "Шизокитай" на Строительной выставке на Фрунзенской набережной, была акция в Сандунах в январе 88 года, было еще несколько важных инициатив. И моих, и моих коллег: Андрея Ерофеева, Виктора Мизиано и других кураторов. Вообще в эти годы и возникла профессия куратора. В начале 90-х происходило освоение публичного пространства. И завершением этого процесса стала выставка в Бутырской тюрьме, которая открылась 23 февраля 1992 года. И потом, поскольку у нас уже были какие-то отношения с международным художественным сообществом, начались какие-то проекты не только в Москве и Петербурге (Ленинграде, точнее), но и в Европе и в Америке.

Расскажите немного поподробнее о заграничных проектах.

Первая большая выставка за пределами нашей необъятной родины состоялась осенью 88 года в Западном Берлине. Она называлась "ИсKUNSTво" где я был сокуратором, а куратором со мной была Лиза Шмитц, замечательная немецкая художница. В ней участвовали в основном тоже художники круга КЛАВЫ и наши немецкие коллеги. Там было примерно 10 немцев и чуть больше- московских. Это продолжалось примерно полтора месяца в таком своеобразном выставочном зале, бывшем вокзале, Westenend Bahnhof в Западном Берлине. Еще была Берлинская стена. На нас все это очень действовало, потому что была какая-то особая территория.
И вторая большая, очень значимая выставка, которая имела место уже в Америке в 1990 году, в Бостоне. Называлась вся эта организация ICA, Институт Современного Искусства города Бостона. Дэвид А. Росс был директором тогда. Там и Кабаков участвовал. И Африка, и Тимур Новиков из Питера приехали. И представители московского концептуального круга. Называлось "Between Spring and Summer: Soviet Conceptual Art from the Era of Late Communism". Это стало большим событиее, после которого было еще несколько других, не менее важных выставок в Нью-Йорке. В частности, мы там повторяли московскую выставку исследования документации группы "Коллективные действия". Потом была выставка русского искусства в более широких исторических рамках во Франкфурте. В общем, началась интеграция русского искусства в международную художественную сферу.

Как Вы определите "круг КЛАВЫ"?

"Круг КЛАВЫ" – это "Клуб авангардистов", название нашего объединения. Когда мы начали готовиться к выставке на Автозаводской, в 87 году, то нам было предложено пойти и зарегистрироваться. Тогда, в 87-м, появилась возможность регистрировать независимые художественные некоммерческие организации. И мы пошли и зарегистрировали некоммерческое объединение "Клуба авангардистов". Название придумал Свен Гундлах. И вот весь этот круг: братья Мироненко, Юра Альберт и многие-многие другие члены клуба, которых было, по-моему, почти сорок человек, получили легальное право вступать в переговоры с любым выставочным залом, московским в том числе. Я помню, мы даже пригласили зав отделом культуры Пролетарского райисполкома, это была какая-то дама, как ее звали, я уже забыл. И мы решили сделать такое подобие официального открытия, сделали ленточку какую-то, которую надо было разрезать, чтобы дать всем возможность войти в зал. Предложили даже ей эту ленточку разрезать. Она испугалась, потому что поняла, что это странное искусство, которое она не понимает, была в страшной растерянности и ленточку резать отказалась. Собственно говоря, круг КЛАВЫ – это младшее поколение московской концептуальной школы.

Юрий Альберт, Иосиф Бакштейн, Свен Гундлах, Георгий Кизевальтер, 1985. Из архива Ю.Альберта

С Вашей точки зрения, чем были объединения в то время и почему художники объединялись?

Потому что мы жили достаточно интенсивной художественной жизнью, сами ее организуя. Уже не было такого подполья, как в сталинские или в ранние хрущевские времена. Ты не ходил на работу, а были какие-то источники дохода, пусть даже очень скромные, была мастерская, как у многих художников моего круга. Мы собирались, устраивали семинары, лекции, мастер-классы, перформансы. И это все было в каком-то особом измерении. Когда началась перестройка, то, естественно, возникло ощущение, что мы победили, что вот,наконец, наш взгляд на искусство, на жизнь, на политику, на социальные вопросы стал общезначимым и требует своей манифестации. Поэтому возникла совершенно естественно идея совершать какие-то проекты, осуществлять их на публичной сцене, будь то выставочные залы, лектории, институты. Советская интеллигенция достаточно заинтересованно отнеслась к этому независимому искусству. Уже когда прошло несколько лет, в 90е, появилось новое поколение художников, поколение Дубосарского-Виноградова, Кулика, они начали свою собственную линию. Появились первые галереи: Айдан Салахова открыла галерею, Владимир Овчаренко открыл галерею "Реджина", а Олег Кулик стал ее куратором.

А была ли конкуренция в то время между художниками?

Конкуренции не было, но были какие-то разные группировки, направления, которые достаточно дружественно относились друг к другу. Тогда особенной вражды не было, делить было нечего. Единственное, что возникал рынок искусства.

Сергей Летов, Георгий Кизевальтер, Илья Кабаков, Иосиф Бакштейн, Дмитрий Пригов на акции группы "Коллективные действия" - "Обсуждение". 1985. Из архива И.Бакштейна

Насколько начало «коммерческого этапа» повлияло на ситуацию в художественном мире?

Рынок был очень маленький, место было очень ограниченное, было буквально несколько коллекционеров, их все знали. Но появился еще западный покупатель, установились персональные контакты в Америке, в Западной Европе. Постепенно стал формироваться рынок искусства со всей его неоднозначностью, противоречиями. И одним из таких знаковых событий была первая ярмарка Арт-Москва в 96 году с участием довольно большого количества, где-то 12-15 или 17 галерей московских, из других городов. Стало возникать какое-то уже подобие рынка искусства за счет галерей.

Актуальный художник того времени, кто это? Что значило понятие "актуальное" в то время? А сейчас?

Актуальность – это соответствие трендам, тенденциям, важным и значимым в эстетическом и социально-политическом отношении движениям, которые формировались на международной художественной сцене. В это время как раз завершалась эпоха господства западного художественного сообщества. Стали возникать довольно активные художественные миры в Китае, в Латинской Америке, Японии, Австралии. Мир из западно-ориентированного стал глобализироваться, и наше, российское, искусство стало соотносить себя с ним. 90-е годы стали отличаться тем, что таких хорошо сформированных эстетически оформленных направлений в искусстве, таких как был, допустим, абстрактный экспрессионизм, поп-арт, концептуализм, уже с тех пор не возникало. Эпоха этих направлений заканчивается в 90е годы. Сейчас уже международное сообщество устроено гораздо более сложно и дробно. Таких глобальных явлений, объединяющих художников разных стран, уже нет.

Чистые пруды, 1990. Фото © Андрей Безукладников, предоставлено Е.К.АртБюро.

Как Вы воспринимаете современную художественную ситуацию, есть ли в ней что-то похожее на прошлые годы? Ну и пожелания молодым художникам.

Во-первых, я рад тому, что то поколение художников и критиков, искусствоведов, философов, которые активно участвовали в художественной жизни в 70х и 80х и формировали нашу отечественную художественную сцену, которая в основном сложилась вокруг школы московского концептуализма - она уже осталась в истории, уже оценена, влиятельна и стала частью истории русского искусства. И художники поколения Кабакова и Булатова, и художники поколения Монастырского и Макаревича, и художники поколения Кости Звездочетова и братьев Мироненко, и Юра Альберт – они признаны и оценены по достоинству. Поэтому молодые художники, естественно, видят себя в каком-то историческом контексте, поэтому они видят себя в историко-художественном контексте и соотносят себя с ним. Могу пожелать им только гораздо больше активности, чтобы они заняли четкую художественную, эстетическую и социальную, политическую позицию.

Искусствовед, куратор, художественный критик и директор Института проблем современного искусства Иосиф Бакштейн выпустил книгу под названием «Статьи и диалоги» .

В книгу вошли тексты разных лет, в которых Иосиф Маркович высказывает свои размышления о судьбе современного искусства, приводит исторические примеры, ссылаясь на собственные воспоминания, критически высказывает своё мнение о событиях, разбавляя повествование интервью с известными личностями.

Дискурс публикует статью «Мифология в действии», написанную в начале 90-х годов, никогда не издававшуюся ранее и не утратившую актуальность до сих пор. Это статья о идеологемах, существующих в обществе, их воплощении в реальности и скрытых представлениях о разных идеологических темах в постсоветском пространстве. По версии Бакштейна, некогда существовавший «русский миф» сменился «советским мифом», а в настоящее время предстал перед нами в образе обособленных мифов, которые владеют сознанием различных групп общества. Бакштейн приводит примеры таких мифов и раскрывает причины их зарождения, подробно описывая свойства русского языка и его значимость для менталитета русского народа.

Мифология в действии

Трудно сегодня найти страну, по поводу событий в которой высказывалось бы столько разноречивых суждений, сколько их высказывается о Советском Союзе. И дело, по-видимому, не только в многообразии политической сцены. Несмотря на то что события в этой стране освежаются гораздо богаче, чем в доперестроечные времена, остается какая-то необъяснимая суть событий, ускользающая от аналитического взгляда. Загадочность происходящего в России меньшей не стала. Философ сказал бы, что дело в особенностях менталитета, во встроенном в нем мифогенном механизме. Другое дело, что целостный «русский миф», сменившийся «советским мифом», распался сейчас на множество частных мифов, овладевающих умами отдельных социальных групп и целых сословий. Таковы, например, популярный до сих пор среди русской интеллигенции «миф о западном либерализме» или «миф о неизменяемой сути политического строя в России», прежний «миф о Горбачеве» и теперешний «миф о Ельцине». Таков и «миф об антисемитизме», на примере которого я попытаюсь показать механизмы мифообразования. Но сначала несколько общих замечаний.

Специфика национальной мифологии сказывается, как известно, в языке и мышлении. На мой взгляд, одна из причин мифологичности русской культуры состоит в том, каков в ней статус языка и речи

Не формулируя эту проблему в терминах причин и следствий, можно все же заметить, что в условиях традиционно сильной власти (эпохи перемен, наподобие перестройки, не в счет), в условиях, когда отношения господства и подчинения становятся доминирующими в обществе и проявляются в любом социальном контакте - тип связи Слова и Дела, речи и действия отличается от традиционно западного (возможно, последняя сентенция тоже пример мифологического рассуждения о западном либерализме). Можно cказать, что до сегодняшнего дня Конституция в Советском Союзе - это не свод законов, а литературное произведение. Это значит, что Слово, словесное заверение не есть действие. Поэтому, кстати, первое предложение Евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово...» в России очень часто воспринимается как неточный перевод древнегреческого «Логос», либо как метафора.

Хорошим примером отношения к законам уже в перестроечную эпоху служит эпизод, описанный мэром Ленинграда, профессиональным юристом Анатолием Собчаком в его только что изданной книге «Хождение во власть». Во время телефонного разговора с Горбачевым Собчак предложил ему не проводить военный парад на Красной площади в день празднования Октябрьской революции, ссылаясь на новую общественную атмосферу, которой этот праздник не релевантен. Горбачев, сам многократно нарушавший им самим санкционированные законы, отказался, сославшись на Конституцию. Но это никак не послужило аргументом для Собчака, для которого - в этот момент - актуальный политический жест был важнее статьи Конституции, которую никто еще, может быть, к сожалению - но не отменил. Люди самой разной политической ориентации плохо понимают саму идею незыблемости законов, их обязательность для всех и каждого. Для меня это доказательство того, что архаические доправовые пласты русско-советского менталитета еще долго будут актуальны.

Тотальная ситуация политического и морально-психологического насилия породила феномен «двоемыслия», описанный Оруэллом. Уже в брежневский период, в эпоху застоя двоемыслие оформилось как противопоставление официального и неофициального (частного полулегального) сознания. В 1960-е и 1970-е годы возникла, как известно, целая неофициальная культура со своими организациями, изданиями, своей художественной жизнью. В терминах отмеченного противопоставления перестройка на самом деле означает процесс в рамках официального сознания, в ходе которого это сознание обретает несвойственные ему прежде рефлексивные функции, способность осознавать истинный смысл событий, реагировать на них, а не только подавлять. Следует только добавить, что еще одним мифогенным обстоятельством является именно отсутствие развитой социальной рефлексии.

Традиции сильной власти сказались и в том, что, усиливая мифологичность Русской и Советской империй, русский язык тоже взял на себя имперские функции. Что я понимаю под имперскими функциями языка? В первую очередь функцию подавления иноязычных проявлений. Ненависть к русскому языку в национальных республиках (это страшное слово «русификация» - насильственный перевод на русский язык делопроизводства и образования) была вызвана именно этим.

Коммуникативная функция языка - способность достичь в ходе переговоров компромисса, возможность учесть точку зрения партнера - в ситуации имперского языка значительно ослаблена

Напротив, экспрессивная функция -функция самовыражения, способность любой ценой заявить о своей точке зрения сделать все возможное (в речи, но не только, чтобы твоя точка зрения возобладала над остальными, - усилена). Eсли, согласно Лакану, бессознательное - это речь Другого, то можно сказать, что Коллективное бессознательное нерусскоговорящих народов СССР было структурировано по моделям русского языка.

Имперские функции русского языка сказались и в том, что «официальное сознание» утратило, а точнее, изначально было неспособно произнести нечто искреннее на русском языке. Одна из причин сегодняшней, во многом несправедливой, неприязни к Горбачеву бóльшей части населения состоит в том, что его речи - следствие долгой работы в аппарате Коммунистической партии - звучат для русского уха неискренне, и даже не по характеру аргументов, а по интонации. Последнее обстоятельство не фиксируется при переводе и не воспринимается иностранцами. И, напротив, популярность Бориса Ельцина связана далеко не в последнюю очередь с тем, что он был первым среди коммунистической элиты, кто сумел снять c себя маску идеализированной лживости. Отсутствие информационной «прозрачности» официального сознания явилось причиной того, что «неофициальное сознание», удовлетворяя естественную человеческую потребность в информированности, создавало мифы, содержание которых строилось как бы согласно фрейдовскому правилу случайных ассоциаций. С этими мифами постоянно сталкивается внешний наблюдатель. Процесс мифологизации русско-советского сознания в аспекте языка я бы связал с утратой русским языком его имперских функций, с превращением его в «один из языков народов Советского Союза», если, конечно, это государство останется на карте. С другой стороны, если этого не произойдет, имперская фикция отомрет сама собой. От проблемной роли языка в процессе мифологизации перейдем к примеру конкретного мифа. Итак, - миф об антисемитизме. Во-первых, хочу заметить, что, говоря «миф об антисемитизме», я не имею в виду, что антисемитизм - это миф, что его не существует в действительности. Вовсе нет. Речь идет о том, как представляют себе (и объясняют другим) его явление люди, живущие в Советском Союзе. Все это достаточно деликатная тема особенно тогда, когда пытаешься полемизировать со сложившимися стереотипами. Что, собственно, мы хотим сказать по этому поводу? Сегодня тема антисемитизма в Советском Союзе тесно связана с темой еврейской эмиграции. Люди стремятся уехать из страны и мотивируют свое решение опасениями по поводу роста антиеврейских настроений, опасениями за свое будущее и будущее своих детей. И на эмоциональном уровне им трудно возразить. Действительно, в ситуации политической, экономической и мировоззренческой неопределенности невозможно дать хотя бы какие бы то ни было гарантии безопасности и стабильности. Однако следует как минимум попытаться увидеть весь спектр мотивов людей, желающих эмигрировать, причины реагирования различных социальных и этнических групп в стране и за ее пределами на это желание, а главное, увидеть проблему антисемитизма в контексте этнических конфликтов в Советском Союзе.

Сначала несколько слов о самом явлении антисемитизма в стране сегодня. Среди других идей и идеологий, которые открыто заявили о себе с началом перестройки, одновременно
с либеральными, демократическими и антикоммунистическими присутствуют и антиеврейские настроения. Они появились в пределах правого, а точнее ультраправого, крыла русского патриотического движения и смыкаются с коммунистическим фундаментализмом.

Левые силы немедленно потребовали запретить открытое выражение антисемитских взглядов, тем более что выражение этих взглядов подпадает под статью уголовного кодекса о разжигании национальной розни. Требования левых совершенно справедливы. Но обратим внимание на один примечательный факт советской жизни. Первым человеком с начала перестройки, который был осужден по этой статье, был некто Осташвили, организовавший антисемитский скандал в Центральном доме литераторов в Москве, на заседании группы либерально настроенных писателей «Апрель», скандал был действительно отвратительный, люди Осташвили вели себя безобразно, угрожали известным писателям, кого-то, кажется, даже ударили, Осташвили получил два года тюрьмы за организацию скандала. И поделом. Стало известно, что он кончил жизнь самоубийством после нескольких месяцев отсидки.

И все же вспомним, что бóльшая часть тех, кто организовал массовые убийства в Азербайджане и Узбекистане во время известных этнических конфликтов между армянами и азербайджанцами, между турками-месхетинцами и узбеками и многие другие кровавые инциденты, остались на свободе. История с Осташвили в каком-то смысле пример того, как эффективно реагирует еврейская общественность в стране и за рубежом на акт агрессии в свой адрес. Несмотря на то что до сих пор неизвестны случаи организованных нападений на евреев, именно еврейская общественность громче других заявляет об отсутствии гарантий безопасности. Сколько раз поднималась волна слухов о готовящихся еврейских погромах? И каждый раз, несмотря на то что эти слухи подтверждались, они служили дополнительными факторами истерии в еврейской среде и дополнительным толчком к эмиграции.

Принципиальная неопределенность всего того, что происходит в России, неопределенность в понимании событий, их причин и последствий является возможно важнейшим фактором мифологичности русско-советского менталитета

Существует своего рода «Принцип неопределенности» как фактор в интеллектуальном контексте русской культуры. Люди живут слухами в эпоху гласности. Нужного доверия даже к независимым источникам информации нет и в помине. Поэтому никогда не удастся установить, кто распускал слухи о возможных погромах, об уже coставленных списках еврейских семей с полными адресами, об изменении, конечно в худшую сторону, позиции советского руководства в отношении еврейской эмиграции.

Мифологичность представлений об антисемитизме в России видна и в том, что тогда мнение о положении еврейской общины сегодня основывается на «сегодня достоверно известных фактах», фактах, которые действительно можно подтвердить. Аргументы всегда черпаются либо со ссылкой на трагическое прошлое еврейского народа, либо из опасений по поводу его будущего. И, как очевидно, эти аргументы всегда эмоционального порядка, апеллирующие к «глубинной психологии» еврейского народа. Что же касается фактов, то вряд ли кто-нибудь сможет опровергнуть мнение о том, - я тоже, опасаясь мифологизирования, стараюсь аккуратно формулировать - что положение еврейской общины в Советском Союзе сегодня далеко не самое худшее, если брать судьбу различных этнических групп в стране. И даже гораздо лучше многих. Эти многие имеют огромное количество беженцев (до полумиллиона) в своей собственной стране, беженцев, живущих в действительно ужасающих условиях.

Еврейские беженцы устремляются в другие страны, обоснованно рассчитывая на улучшение своего экономического положения. По обоснованности этих надежд с ними могут сравниться только этнические немцы России. И что уж совершенно точно, так это то, что сегодняшние условия жизни евреев - даже перед лицом истерических запугиваний кучки настоящих антисемитов, которую никто из серьезных общественных деятелей не признает за реальную политическую силу, - несопоставимо лучше, чем в недавнем советском прошлом, особенно 1940-е и 1950-е.

Я имею право это утверждать, потому что я, родившийся в 1945 году, знаю, что такое быть мальчиком из еврейской семьи в Замоскворечье в легендарные сталинские времена. Я прекрасно помню все унижения, через которые мне пришлось пройти. Бытовой антисемитизм, особенно невыносимый в коммунальных квартирах - бесподобно описанных и изображенных Ильей Кабаковым - трудности в получении образования и работы, через которые прошло все мое поколение.

Но где же чувство исторической справедливости? Именно тогда, когда страна и общество действительно изменились (разумеется, за исключением экономических условий), стали
принципиально либеральней и демократичней, «голоса» - очень характерный мифологизирующий оборот с неопределенным субъектом - о росте антисемитских настроений звучат гораздо воинственней. Видимо, потому и звучат, что общественная обстановка позволяет им звучать (мне, разумеется, могут возразить, в соответствии с законами мифологизирования, что «завтра» перестройка кончится и всех пересажают). При этом не принимаются во внимание такие эмпирические факты, как результаты социологических опросов, которые говорят о том, что уровень антисемитских настроений в советском обществе примерно такой же, как и в большинстве западноевропейских стран. Около половины опрошенных «готовы отдать свою дочь за еврея», а явно выраженных антисемитов - около десятой доли опрошенных.

В Советской армии, известной ужасами дедовщины (система привилегий прослуживших дольше и помыкающих новичками), а также в одном из самых страшных мест на земле, которым является советская тюрьма, факты массового антисемитизма не зафиксированы. Никак не принижая значения антисемитизма в истории России - главный большевик Ленин называл евреев наиболее угнетаемым меньшинством в Российской империи, - хочется напомнить читателю о таком известном факте, как то, что защитники в деле еврея Бейлиса (1913), обвинявшегося в совершении ритуального убийства мальчика Ющинского, выиграли процесс. Хотя справедливости ради стоит сказать, что, хотя лично Бейлис был оправдан, подозрения со всей еврейской общины не были окончательно сняты.

Все, кто пугает евреев в России антисемитизмом, любят ссылаться на пример многих деятелей культуры, относившихся к евреям неприязненно, таких, например, как писатель Федор Достоевский или автор знаменитого русского словаря - Владимир Даль. Действительно, поскольку Россия идеологизированная страна, роль интеллектуалов в пропаганде популярных в народе учений необычайно важна. Тем не менее антисемитизм не стал в XIX веке популярным течением. Возможно, менее известен мистический антисемитизм выдающихся деятелей русской культуры начала века писателя и публициста Василия Розанова и священника Павла Флоренского. Что касается Розанова, то у него всегда неприязнь к евреям сочеталась с любовью, чуть не обожанием еврейской религиозной традиции. Тем не менее в 1914 году была издана его книга c грозным названием «Об осязательном и обонятельном отношении евреев к крови». В этой книге автор солидаризировался с обвинителями Бейлиса, доказывая, в частности (и используя при этом все свое литературное дарование), что расположение ран на теле Ющинского воспроизводит контуры священной буквы иврита Шин. Тем самым, полагал Розанов, налицо признаки заговора.

Однако ключевым для нашей темы разделом книги является одно из приложений к ней в виде переписки Розанова и Флоренского «Идеи и судьба христиан», где они, основываясь на идее о мистической силе еврейской крови, говорят об опасности, которую представляют евреи для всей христианской культуры. Опасность, пишет, в частности, Флоренский столь велика, что следовало бы всех евреев просто оскопить. (В том, что евреев предполагалось не убить, а именно оскопить, заключен, по-моему, глубокий метафизический смысл, который, правда, поддается расшифровке психоаналитическими методами.) Но сделав это, мы отступили бы от принципов христианской морали, продолжает Флоренский. Поэтому, заключает он, христиане рано или поздно станут жертвам еврейской экспансии.

Эти произвольные выкладки православного священника не соответствуют сути и смыслу христианской проповеди. Более того, Православная церковь в царской России часто защищала евреев, преследуемых властью. Я хочу сказать, что эта антисемитская идеология Розанова и Флоренского - один из немногих примеров подобных рассуждений русских интеллектуалов. Кстати, в позднейших изданиях книги Розанова это приложение не переиздавалось. И, что совсем символично, так это то, что Розанов отказался от своих антисемитских взглядов на смертном одре, принеся свои извинения еврейскому народу. Флоренский, ставший жертвой коммунистов и погибший в 1937 году, также изменил вскоре свою точку зрения на еврейский вопрос.

Я привожу эти примеры антисемитизма, на мой взгляд, гораздо более серьезные, чем деятельность общества «Память», для того, чтобы указать на то, что интеллектуальный антисемитизм не получил сколько-нибудь значительного развития. И, напротив, «Протоколы сионских мудрецов» - анонимная фальшивка начала века, пропагандируемая «Памятью», так и не смогла убедить в чем-либо советскую читающую публику.

Несколько заключительных замечаний. Размышляя в связи с мифом об антисемитизме - я надеюсь, что смог привести аргументы в пользу мифологизированной природы еврейских страхов, - о проблеме еврейской идентичности в разные времена и в разных странах, приходишь к убеждению, что, по крайней мере в наше время и в нашей стране, эта идентичность строится не на позитивной общности языка, религии и культуры, а на негативном опыте трагического прошлого. Этот негативный опыт тоже является мощным объединяющим принципом и в то же время в сильнейшей степени питает миф об антисемитизме, поразительная устойчивость которого, несомненно, объясняется его библейскими корнями, тем, что злоключения евреев являются эталонным этническим конфликтом для всей европейской культуры, к которой Россия хотя бы частично принадлежит. Мне кажется, что можно все же надеяться на то, что миф об антисемитизме будет блекнуть по мере того, как будет возникать новое цивилизованное общество - в России, в Советском Союзе или в другом государстве, которое может возникнуть на его месте. Это будет общество, в котором люди - возвращаясь к русской ментальности - не будут думать, как сейчас, что они живут в стране, где не просто жить плохо, а где тебе кто-то нарочно делает хуже.

Из книги Иосифа Бакштейна «Статьи и диалоги» (Ad Marginem, « Гараж», 2018)

Я всегда помнил о том, что у меня, как и у библейского Иосифа, маму тоже звали Рахиль. А после ее смерти я нашел свое свидетельство о рождении – старый бланк, датированный 1945 годом. В нем еще не была пропечатана графа «национальность», однако национальную принадлежность родителей в ЗАГСе указывать были обязаны. В графе «отец» значилось – «Бакштейн Марк». В графе «мать» – «Митрополитанская Рахиль». А между строк было от руки вписано: «евреи». Именно так, во множественном числе.

Мой старый друг – художник Александр Меламид. Многие годы мы жили рядом, говорили про искусство и виделись практически каждый день. Когда в 1972 году Алик Меламид вместе с Виталием Комаром придумал соц-арт, я присутствовал при этом событии.

В день знаменитой «Бульдозерной выставки», 15 сентября 1974 года, шел дождь. Я пришел, как сейчас помню, с коляской: у нас с женой только-только родилась дочь Лена . Дело происходило в Беляево. Мы опоздали к открытию выставки и в итоге застали довольно странную сцену: на пустыре бегали художники со своими произведениями искусства, а рядом с ними ездили машины, в которых сидели какие-то добрые молодцы в обнимку с саженцами. Потом все это приняло какие-то скандальные формы: молодцы стали закидывать в грузовики картины, они ломались, за всем этим наблюдала толпа зрителей. Были и западные корреспонденты: они пытались снимать происходящее, молодцы вырывали у них камеры. Приехала поливальная машина: рожки у нее были подняты вверх, и она поливала людей, которые стояли на пригорке. И шел дождь. В западных газетах поднялся страшенный шум; политбюро пересмотрело свое отношение к искусству, и было дано разрешение на проведение легальной выставки в Измайлово. И двумя неделями позже те же художники стояли со своими картинами на совершенно законных основаниях. В тот день светило яркое солнце.

Первая выставка, которую я сделал на западе, называлась «Исkunstво». Мне уже было 43 года, я приехал в Западный Берлин на поезде и оказался за границей впервые в жизни. Я был куратором выставки и испытал настоящий культурный шок – Западный Берлин, Берлинская стена. Я же приехал ровно за год до того, как ее разрушили. Возможность жизни в эпоху перемен волнует тем, что история становится твоей личной судьбой. Ты живешь событиями, а события живут тобой, и время ощутимо протекает сквозь твое тело.

В Москве я начал устраивать выставки с 1987 года. Показывая работы московских концептуалистов, я испытывал невероятное ощущение: ведь восторжествовал здравый смысл! Андерграундное, антисоветское, современное по своей сути искусство в одночасье стало правильным. Мы чувствовали себя победителями.

«У человека, который хотел бы стать влиятельной персоной в какой бы то ни было сфере, должны быть абсолютные амбиции. Этому человеку должно быть присуще чувство собственной исключительности или того, что он исполняет определенную миссию. У него должны быть радикальные идеи и готовность идти до конца, он должен быть последователен в достижении цели, понимать интересы людей лучше, чем они понимают их сами, обладать даром убеждения. Он должен обладать умением смотреть на вещи с точки зрения вечности . Создавая круг общения, он должен ориентироваться на “топовые бренды” – людей, которые, так же как и он, обладают исключительными качествами. Этот человек должен обладать культурно-исторической вменяемостью, проще говоря – понимать, что происходит, меняться со временем, всегда находиться в пространстве актуальности – помнить прошлое, но стараться быть в настоящем. Важно уметь улавливать, что актуально, значимо, существенно, модно здесь и теперь , обладать талантом оказываться в нужное время в нужном месте. Этот человек должен обладать важным качеством – способностью брать на себя риск и ответственность, что очень сложно. Наконец, он должен быть убежден в правильности сделанного выбора. Так, я в какой-то момент понял, что в семидесятые сделал правильный выбор, начав общаться с людьми, которые хоть и были маргиналами, но в них была сила, происхождение которой я осознал гораздо позже».

«Я считаю, что слабость современной художественной культуры заключается в том, что наша жизнь недостаточно насыщена интеллектуально. Культура анализа, обсуждения, комментария рефлексии очень слаба. Практически отсутствует знание о том, что происходит за рубежом. В интернациональном художественном сообществе теоретики обладают огромным влиянием, а у нас авторитет интеллектуала очень низок, да и их самих очень мало».

Бакштейн. Я сразу перечислю круг вопросов, о которых пойдет речь, вне зависимости от их значимости: воспоминания о советском, советской эстетике, современном эстетическом восприятии как моего поколения, так и молодежи. Потом о гуманистическом измерении советского искусства – у меня есть тоже такой сюжет – о советских людях, самостоятельных и относительно независимых в своей гуманистической позиции и человеческих отношениях, диалектика рая и ада… «Левая современность», вообще советское в современном, роль советского в становлении западной социалистической системы общественных отношений, холодная война и конфликт современных, основанных на религиозных убеждениях цивилизаций… Персональное различие в статусе искусства и художника до и после конца эпохи холодной войны. Художественный жест в эпоху Просвещения и холодной войны и то, как художественный жест становится придатком механизма культурной индустрии, что, в частности, приводит к агрессивным формам альтернативности, – например, группа «Война»…

Я поясню, что имею в виду под советским гуманизмом. Я имею в виду не политический гуманизм, который был не очень свойственен этой системе. Но советское искусство имело некое, возможно, инспирированное гуманистическое измерение, которое вообще больше свойственно европейскому искусству. И это видно больше всего в кинематографе, в этом смысле советский кинематограф гораздо ближе к европейскому кинематографу, чем современный российский… Потому что там «все о людях», о человеческих взаимоотношениях. Там тема человека, человеческого достоинства, имманентного гуманизма этих отношений отчетливо предъявлена. При этом некоторая присущая советскому кинематографу идеологическая фальшь, которую мы считывали и которая нас раздражала, хотя мы это вытесняли, – она с годами уходит, и я сам уже это забываю. Эти двусмысленности.

Я помню культовый фильм «Председатель», там была такая совершенно идеологическая история, и одновременно она очень человеческая. Отношения с братом, когда герой фильма возвращается с войны, – а деревня была в зоне немецкой оккупации – и спрашивает, нет ли немецких, как он сказал, «подарков», то есть имея в виду, что среди тех многочисленных детей, которые там ползают по полу, нет ли среди них, ну, последствий пребывания немцев. И поскольку брат жесткий и резкий, он говорит – «да, вот этот младший». То есть он говорит о том, что его жена была вынуждена спать с немецким офицером, который жил у него в доме… При этом сам главный герой – это совершенно идеологически убежденный тип, который потом вступает в конфликт с местным КГБ, его спасает секретарь обкома, ему дают Героя Советского Союза, он весь такой очень правильный… Понятно абсолютно, что это совершенно идеологическая история. Но в любой идеологической формуле были тогда задействованы этические проблемы. И этого не то что сейчас не хватает, это отсутствует, причем по каким-то структурным соображениям. Как я выражаюсь, полная и окончательная победа капитализма, которая произошла, эти рыночные отношения, этот жесткий принцип, который навязывается этими рыночными отношениями, капитализмом, он на западе каким-то образом сбалансирован исторически вмененными гуманистическими соображениями, этикой определенной. То есть экономика сбалансирована или дополняется демократической политической системой… Наличием, так сказать, гражданского общества. А в нашей стране жесткость этих отношений зрима… Гуманизм зияет своим отсутствием, потому что его особо не было и в советские времена. Но он присутствовал в советском искусстве, каким-то магическим образом… А в современном отечественном искусстве эта этическая проблематика совершенно исчезла. То есть искусство стало в большей степени соответствовать реальности общественного сознания, скажем так. Потому что в советские времена был все-таки какой-то разрыв между идеальным и реальным. Да и в России в каком-то смысле – особенно это было заметно уже в поздние советские времена, которые я застал, в семидесятые-восьмидесятые годы, – присутствовали зримые элементы гражданского общества.

Иосиф Бакштейн – искусствовед, художественный критик, куратор, комиссар Московской биеннале современного искусства. Родился в Москве в 1945 г., в 1968 г. окончил Московский институт электронного машиностроения, факультет автоматики и вычислительной техники. В 1985-м защитил диссертацию в Институте социологии. Кандидат философских наук. Директор московского Института современного искусства, художественный руководитель Государственного музейно-выставочного центра РОСИЗО, член-корреспондент Российской Академии Художеств, почетный доктор Гетеборгского университета (Швеция). Впечатляющий кураторский стаж: более 40 выставок современного искусства в России, Европе, США, многие из них стали событиями в актуальном искусстве. Кураторство российского павильона на Венецианской биеннале 1999 года и на 25-й биеннале в Сан-Паулу (Бразилия, 2002). Бакштейн – автор более семи десятков публикаций, посвященных современной художественной культуре. К одной из главных проблем этой сферы в России Иосиф Маркович относит «отсутствие музея современного искусства уровня Тейт Модерн, МоМА, Гуггенхайма, Центра Жоржа Помпиду или финской Киасмы. И в этой связи биеннале несет своеобразную просветительскую функцию – показать все лучшее, что есть в contemporary art».

По словам Бакштейна, «роль биеннале заключается в том, что современное искусство становится более легитимным, художественное сообщество консолидируется вокруг этого большого проекта, а реинтеграция означает процесс возвращения русского искусства в мировое художественное пространство».

Тема третьей Московской биеннале, которая состоится 25 сентября – 25 октября 2009 г., – «Против исключений». Основной проект, куратором которого является Жан-Юбер Мартин, покажут в «Гараже»: в нем задействованы 78 художников из 25 стран мира. Параллельно еще 20 спецпроектов будут проходить на разных площадках города – «Винзаводе», Московском музее современного искусства, «Красном Октябре», Третьяковской галерее, в ЦУМЕ и башне «Федерация» и т.д. – в общем, в Москве ожидается серьезный десант объединенных сил актуального искусства. Названия проектов («Товарищество «Искусство или смерть», «Русское бедное», «Одна революция в минуту», «Американские коммунисты в Москве», «Пространственная литургия» и т.д.) интригуют не меньше, чем состав участников и гостей биеннале, среди которых такие громкие имена, как Энтони Гормли , Аниш Капур , Люк Тюйманс, братья Чепмены, Марина Абрамович , Олег Кулик , соседствуют с ветеранами русского концептуального искусства и новобранцами. Добавьте к этому обширную «Параллельную программу» и программу «Специальные гости биеннале» – масштаб третьей Московской биеннале обещает быть грандиозным.

Вы сейчас готовите третью Московскую биеннале. Расскажите, пожалуйста, чем она будет отличаться от двух предыдущих и что будет представлено в этот раз.

Куратор третьей биеннале – Жан-Юбер Мартен, известный французский куратор и искусствовед, бывший директор Центра Помпиду. Мартен – человек моего поколения, сделавший несколько эпохальных выставок. Последняя из них – «Арт-темпо» на предыдущей Венецианской биеннале: классический венецианский палаццо Фортуни он наполнил современным искусством – было совершенно божественно, и все рыдали от счастья. Мартен любезно согласился курировать нашу биеннале, хотя этого и непросто было добиться.

Как вам удалось его уговорить?

Мы с ним знакомы лет двадцать. Кроме того, он много раз бывал в Москве, является председателем жюри премии Кандинского, неплохо знает русское искусство. На первой и второй биеннале было 6 кураторов (я в том числе), многие из них известные люди: Ханс-Ульрих Обрист, Даниель Бирнбаум, Роза Мартинес, Яра Бубнова и Николя Буррио. Теперь у нас будет один куратор. Биеннале будет проходить в «Гараже» – достаточно стабильном месте, тогда как предыдущие размещались на довольно нетрадиционных площадках. Первая была развернута в музее Ленина, который к началу переговоров использовался как фондохранилище Исторического музея, вторая – в ЦУМе и на башне «Федерации». Причем в башне это были 18-21-й этажи 62-этажного здания, которое еще не было закончено. Зрителей поднимали на внешних подъемниках, что было сопряжено с некоторым риском. Ну а сейчас все будет более стабильно.

Может, это и плохо – стабильное место?

Дело в том, что я был одним из тех, кто открыл «Гараж», был куратором первой выставки в «Гараже» – ретроспективы Ильи и Эмилии Кабаковых, хорошо знаю эти помещения. Хотя там есть некоторые сложности – юридически «Гараж» принадлежит хасидской синагоге, и надо будет утверждать с ними содержание выставки. «Гараж» был передан хасидской общине на условии создания там «Еврейского музея толерантности». Музей формируется, есть концепция музея, но это довольно дорогостоящий проект, и, пока община не готова проект осуществить, помещения были отданы Даше Жуковой под Центр современной культуры.

Я знаю, что в рамках биеннале вы проводите не только выставки, но и конференции, семинары, в том числе философские. Это для вас своего рода отдушина?

Это считается правильным: процессы, происходящие в современном искусстве ставятся в определенный интеллектуальный контекст, аккумулируютcя мыслительные средства, с помощью которых можно корректно интерпретировать художественное произведение. Поэтому все художники и читают перед сном Дерриду, Бодрийяра. И опять-таки я учусь у компании «Mercury», владельцы которой говорили мне, что всегда надо ориентироваться на топовые бренды. (Смеется.) То же самое у нас: если философ – то лучший. На открытие биеннале мы смогли привезти самого влиятельного философа современности – Джорджио Агамбена. Этот итальянский философ, живущий в Венеции, – абсолютно культовая фигура в среде интеллектуалов. Агамбен читал лекцию в ЦУМе, и я договорился с директором, чтобы эта лекция, читавшаяся на итальянском языке транслировалась по всему универмагу вместо объявлений о женском белье.

Вы всегда в беседах об искусстве подходите к вопросам, с одной стороны, как профессионал, с другой – с большим чувством юмора.

Требуется какая-то дистанция, свобода отношений, оценок. Я часто говорю, что в изобразительном искусстве критерии качества и профессионализма формулируются совершенно по-другому, чем в театре, кино, музыке, литературе. В других видах искусства эти качества априорны, а в изобразительном – апостеприорны. Например, вы говорите, что хотите написать симфонию. Вам говорят: пожалуйста, нет проблем. Но сначала выучи семь нот, закончи консерваторию, а потом пиши симфонию – такая вот очередность. Профессионализм здесь априори. А у нас человек вдруг начинает на выставке лаять. Все говорят: неуравновешенная личность. Но человек лает день, месяц, год, и постепенно люди начинают говорить: это важный художественный жест. Или возьмите историю с абстракцией – считалось ведь, что это вообще издевательство над традиционным искусством, изображением как таковым, каждый может такое сделать – цветные пятна вещь ведь технически не очень сложная. Т.е. в изобразительном искусстве все апостеприори: вы должны доказать, что вы художник, у вас какие-то серьезные идеи, вы их последовательно реализуете. У нас уникальная продукция – и рассчитана она на определенную аудиторию, имеющую некоторые знания, ориентирующуюся в предмете. Эксклюзивная история с весьма размытыми критериями качества и профессионализма. Кроме того, в кино, например, существуют такие факторы, как кассовые сборы, рейтинги. Хотя и в изобразительном искусстве сейчас рынок стал играть большую роль: люди начинают думать, что дорогой художник – хороший художник.

Иногда создается впечатление, что произведения современного искусства – чистый эпатаж.

Каждое интересное художественное произведение обсуждает границы искусства в целом. Начиная с эпохи модернизма обсуждаются границы художественного жеста, смысл этого жеста. Нельзя заведомо создать художественное произведение. Если делать заведомо искусство, у вас ничего не получится, вы обречены на неудачу. Нужно рисковать, вы должны найти определенный тип художественного высказывания, который вступает в полемику с уже существующим пространством художественных высказываний. Вы создаете объект, но одновременно это касается и проблематики, и содержания. Поэтому, конечно, многие художественные жесты выглядят достаточно радикально.

Современное искусство – это нарушение табу?

Востребованы новизна, современность, приемы, которые обновляют. Вы формулируете какое-то оригинальное высказывание, изобретаете.

В таком случае современное искусство нуждается в кураторе, который объяснит публике, что же хотел сказать художник?

Я считаю, что состоятельное произведение должно ясно и недвусмысленно моделировать какой-то тезис, который считывается зрителем. Другое дело, что и от зрителя требуется определенная подготовка, знание контекста. Как в симфонической музыке: человек приходит в консерваторию, чтобы послушать Шнитке, Губайдулину, – это предполагает некий навык, музыкальный слух. Одновременно мне сложно понять художников, которые считают, что их работы нельзя понять без какого-то объяснения. Обычно я отвечаю, что визуальное искусство должно быть самодостаточно и считываться без разъяснения в каталоге. Работы, предполагающие пространный комментарий, без которого якобы нельзя понять контекст произведения искусства, меня настораживают.

Вам не приходилось наблюдать, как люди восхищаются чем-то на выставке, а нехватка знаний не позволяет им увидеть, что «король-то голый»?

Именно поэтому так важны люди, которые имеют авторитетное мнение, понимают, почему эти цветные пятна правильные, а эти цветные пятна – нет. Я, например, претендую на то, что понимаю, почему одни пятна стоят миллионы, а другие практически такие же ничего не стоят. (Смеется.)

Это ваш наработанный опыт, вкус?

Совокупность качеств: жизненный опыт, оптика взгляда.

А вам не страшно быть пророком?

А я не пророк – у меня просто есть свое мнение. Та же история, например, с молодыми художниками. Каждый год мы набираем художников на наш курс в Институт проблем современного искусства. Приходят человек 120, а ты должен понять, кто из них будет художником, а кто нет. Взять на себя ответственность и выбрать 30 человек. Какой-то жизненный и профессиональный опыт позволяют увидеть человека. Существует ведь некий тип художника – вне зависимости от того, что именно он или она производит. Сейчас многие молодые красивые девушки становятся кураторами, коллекционерами, художницами. И получается иногда, что внешние данные становятся проблемой.

Вы, человек идущий против стереотипов, используете штампы: блондинка должна быть глупой, девушка модельной внешности не может быть художницей...

Нет-нет, бывают красивые девушки и при этом хорошие художницы. Вот, например, у меня все жены – художницы, и все красавицы.

Все – это, простите, сколько?

Сейчас у меня всего-навсего третья жена. (Смеется.) Моя первая жена – Катя Компанеец – была красавицей, сейчас живет в Лос-Анджелесе. И вторая – Ирина Нахова, тоже красавица и очень интересная, известная художница, живет в Москве и в Нью-Йорке. Но это определенный тип красоты.

Ваша третья жена англичанка?

Да, она и сын живут в Лондоне, но я в Москве бываю пожалуй чаще, чем в Лондоне. Жена, художественный критик, уже более 12 лет издает журнал «n.paradoxa», который существует и online. Это единственный в мире феминистический журнал по современному искусству, в котором критикессы пишут только о художницах.

А ваши взгляды на искусство расходятся?

Как правило, нет. Просто жена основное внимание обращает на искусство художниц, а я смотрю на искусство в целом. В феминистском искусстве есть определенные культовые фигуры, да и проблематика своя. Это отдельный мир, в котором свои критерии.

Сейчас в Лондоне открылось несколько новых галерей, представляющих русское актуальное искусство, – Оrel Gallery, Сalvert 22.

Галерея «Орел» занимает вполне почетное место. Правильная галерея. Сalvert 22 – некоммерческая организация, созданная Нонной Матерковой. Тоже правильная галерея, действительно уважаемые люди являются кураторами: David Thorp делал первую выставку, сейчас Isaac Julien и Mark Nash готовят выставку, посвященную видеоарту в России и Восточной Европе; затем David Elliott осуществит выставку, приуроченную к 20-летию ликвидации Берлинской стены.

Две первые биеннале финансировало государство. А третью?

Тоже государство, Министерство культуры Российской Федерации. Это культурно-политически важный проект. Благодаря биеннале Москва упрочила свое положение одной из главных культурных столиц мира. Плюс то, что наши биеннале были сделаны в правильном формате, кураторами были приглашены известные личности. На открытие выставки Кабакова прибыла международная художественная общественность – директора музеев, коллекционеры, кураторы, – включая директора Тейт Модерн Николаса Сероту. Москва становится одним из важных мест на карте мира искусства.

Так как биеннале будет проходить в «Гараже», будет ли какая-либо помощь от Романа Абрамовича?

Центр современной культуры «Гараж», создателем которого является Дарья Жукова , предоставляет для биеннале помещения бесплатно, что очень мило с ее стороны. А все, что в «Гараже» будет экспонироваться, все, что будет там происходить осуществляется на деньги Министерства культуры РФ. За что ему большое спасибо. Из госбюджетных средств, между прочим, в условиях кризиса!

Вы – почти великий человек, все это осуществляете!

Ну что я, решаем вопросы... (Смеется.) Мне один умный еврей сказал: для того, чтобы что-то сделать, нужны три вещи – идеи, деньги и связи. Достаточно двух, потому что если у тебя есть два компонента, то третий образуется: если имеются идеи и деньги – можно приобрести связи, если у тебя есть идеи и связи – можно добыть деньги, если есть связи и деньги – можно купить идеи. В общем, есть какие-то механизмы.

У вас теперь все это есть?

С деньгами вот только проблема. (Смеется.)

Но есть идеи и связи!

Идеи есть, связи тоже приобретены – я ведь давно живу на свете. Начал ощущать преимущества возраста... и, потому что может быть много важного уже свершилось в жизни и к этому мало что можно добавить…

Люди моего поколения никогда не надеялись, что закончится советская власть, все время были проблемы, особенно у «лиц моей национальности». Постоянно преодолевалось колоссальное сопротивление среды. А самое главное – воспитывалось чувство исключительности: я узнал, что я не такой, как все. «Я может быть хуже, но я другой». И это важное человеческое качество было во мне воспитано.

В этом смысле я считаю это уникальный опыт всего моего поколения, которое смогло застать различные исторические эпохи. У нас появилось историческое видение – это не просто знания или ум, когда ты способен варианты быстро просчитывать, а именно видение! Вот это самое главное, и за это надо благодарить судьбу и Всевышнего.