Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят - дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай, да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем. Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
- Ну, мужик, я свое дело сделала - кашу сварила, а горшок тебе мыть!
- Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть? И сама вымоешь.
- А и не подумаю!
- И я не стану.
- А не станешь - пусть так стоит!
Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку. Стоит горшок немытый.
- Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
- Сказано - твое дело, ты и мой!
- Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
- Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся - не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
- Что это Маланьи-то не видать? Уж всё ли по-здорову?
- Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем - не встретим ли... И обратно идут - нет Маланьи.
- Да нет уж! Видно, что приключилося!
Соседка и сунься в избу. Хвать! - и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась:
- Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
- Почто коровушку-то не прогоняла? Аи, нездоровилось? Молчит баба.
- Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит.
- Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий! Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты и не
ворохнётся.
- Что у тебя с женой-то? Ай, попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
- Пойти сказать бабам! - Побежала по деревне: - Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом - одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них:
- Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба, что убитые.
- Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит. Сбегали. Пришел поп.
- Вот, батюшка, лежат оба - не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил - да к печке:
- Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик.
Поп - к лавке:
- Раба божия! Что с мужем-то? Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята. Поп и говорит:
- Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
- Да вот,- говорят,- бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут - одна живет.
А бабка Степанида поклонилась и говорит:
- Да нет, батюшка: даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
- Да какое же тебе жалованье положить? - спрашивает поп, да и повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается.- Да вот,- говорит поп,- возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
- Это что же такое? - говорит.- Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам.
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи опустил, склонился да и говорит:
- Ну вот, баба, ты перво слово молвила - тебе и горшок мыть.
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые… Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать… И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай… И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали… Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
— Ну, мужик, я свое дело сделала — кашу сварила, а горшок тебе мыть!
— Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
— А и не подумаю!
— И я не стану.
— А не станешь — пусть так стоит! Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.
Стоит горшок немытый.
— Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
— Сказано — твое дело, ты и мой!
— Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
— Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
— Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли по-здорову?
— Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли…
И обратно идут — нет Маланьи.
— Да нет уж! Видно, что приключилося! Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
— Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
— Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось?
Молчит баба.
— Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?
Молчит баба, ни слова не говорит.
— Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то? Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты — и не ворохнется.
— Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось? Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
— Пойти сказать бабам! Побежала по деревне:
— Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом — одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них: — Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба что убитые.
— Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
— Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил — да к печке:
— Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик. Поп — к лавке:
— Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили — да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
Поп и говорит:
— Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
— Да вот, — говорят, — бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет. А бабка Степанида поклонилась и говорит:
— Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
— Да какое же тебе жалованье положить? — спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. — Да вот, — говорит поп, — возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
— Это что же такое? — говорит. — Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
— Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть.
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
Ну, мужик, я свое дело сделала - кашу сварила, а горшок тебе мыть!
Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
А и не подумаю!
И я не стану.
А не станешь - пусть так стоит! Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.
Стоит горшок немытый.
Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
Сказано - твое дело, ты и мой!
Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся - не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли по-здорову?
Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем - не встретим ли...
И обратно идут - нет Маланьи.
Да нет уж! Видно, что приключилося! Соседка и сунься в избу. Хвать! - и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось?
Молчит баба.
Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?
Молчит баба, ни слова не говорит.
Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то? Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты - и не ворохнется.
Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось? Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
Пойти сказать бабам! Побежала по деревне:
Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом - одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них: - Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба что убитые.
Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
Вот, батюшка, лежат оба - не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил - да к печке:
Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик. Поп - к лавке:
Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили - да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
Поп и говорит:
Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
Да вот, - говорят, - бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут - одна живет. А бабка Степанида поклонилась и говорит:
Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
Да какое же тебе жалованье положить? - спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. - Да вот, - говорит поп, - возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
Это что же такое? - говорит. - Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
Ну вот, баба, ты перво слово молвила - тебе и горшок мыть.
(Сценка-сказка по мотивам русского фольклора)
Действующие лица:
Дед
Баба
1-я девушка
2-я девушка
Фома
Ерёма
Доктор Матвей
Тётка Марфа
(Русская изба. На лавке лежит дед. Бабка сидит рядом на лавке и вяжет.)
Дед Матрёна, а Матрёна!
Баба Чего тебе, старый?
Дед Обедать давно пора.
Баба Ну, пора.
Дед Так ты бы это… того… сварила бы чего-нибудь.
Баба Чего?
Дед Ну, хотя бы кашу.
Баба Вот ты и свари.
Дед Здрасьте-пожалуйста. Не мужицкое это дело – у печи стоять.
Баба Да, мужицкое дело – на лавке лежать.
Дед Вот дура баба! Ты что ж думаешь – я просто так лежу?
Баба А что ж?
Дед Я думаю.
Баба И об чём это ты, интересно, думаешь?
Дед О всяком. Об том, например, почему птицы летают, а звери по земле ходят.
Баба Ой, нашёл, об чём думать! У зверей крыльев-то нету, вот они по земле и ходят.
Дед Ничего ты, Матрёна, не понимаешь. Я же в смысле каком? Хвилософском! Твоих бабских мозгов на энто не хватает.
Баба Ну, тогда сам обед готовь, раз такой мозговитый.
Дед Ты, Матрёна, это… того… не доводи до греха. У меня уж и живот подвело.
Баба А не моя печаль.
Дед Ну, Матрёна, ладно. Я тебе это припомню. Ух! (грозит кулаком)
Баба Ишь ты какой! Развоевался! Не очень-то тебя испугались!.. Ладно, Фёдор, хватит ворчать, садись лучше обедать.
Дед Да ведь есть-то нечего.
Баба Пошутила я, каша давно готова.
Дед А какая каша-то?
Баба Пшённая.
Дед Пшённая? Моя любимая? Ну, спасибо, старуха, уважила.
(садятся, едят)
Дед Уф, наелся до отвала. Хороша каша! Рассыпчата, горяча.
(собирается уходить)
Баба Стой, Фёдор! Куды собрался? А кто горшок мыть станет?
Дед Какой горшок?
Баба Тот самый, из которого мы кашу ели.
Дед Ну ты уж это… того…
Баба Никаких того! Я кашу сварила, а тебе горшок мыть.
Дед Так ведь не мужицкое это дело!
Баба Затвердила сорока Якова одно про всякого! Говорю тебе: мой горшок!
Дед А вот не буду!
Баба Ну и я не буду!
Дед Экая упрямая баба! Вот поспорь с ней! Ладно, Матрёна. Давай вот как сделаем. Кто из нас первый с места сойдёт да слово первый вымолвит, тот и горшок мыть будет. Идёт?
Баба Идёт! Ты же первый тишины и не выдержишь.
Дед Выдержу. Ты сама язык за зубами удержать не сможешь.
Баба А вот смогу.
Дед Ладно, пошёл я на свою лавку.
Баба Нет уж, голубчик. Ты целое утро на лавке провалялся, теперь моя очередь. (ложится на лавку)
Дед Ну и ладно. Мне и за столом не плохо. (усаживается) Ну, бабка, на старт, внимание, марш!
(застывают)
(появляются две девушки, грызут семечки. Мимо них гордо проходят два парня. Девушки смеются.)
1Д Ишь, зазнались. И не смотрят в нашу сторону.
2Д Давай позовём их!
1Д Давай. Эй, Фома, Ерёма!
Фома Чего надо?
2Д Идите к нам!
Ерёма Больно нужно!
1Д Ах, так? Ну, держитесь.
ОБЕ (вместе) Расцвела картошка в поле
Белыми кудрями.
А у наших-то ребят
Сопли пузырями! (смеются)
Фома Эй, вы чего?
Ерёма Мы вам сейчас за это!
(мальчишки бегут за девчонками, те с визгом от них бегают. Входит тётка Марфа)
Марфа А ну-как цыц, непутёвые! Ишь, раскричались. Спокою от вас никакого нет! Всё веселитесь. А работать кто будет? День на дворе, а они и в ус не дуют. Ну-ка кыш по домам!
Фома Хватит, тётка Марфа. Мы уже взрослые.
Марфа Взрослые? Щас как огрею палкой-будете знать, как старших не слушать!
(ребята убегают)
Марфа Что это, Матрёна-то, никак, и во двор ещё не выходила. Вон калитка заперта. Уж не случилось ли чего? Эй, Матрёна, Фёдор! Молчат… Надо посмотреть, в чём тут дело (заходит в избу). Батюшки мои! Фёдор! Матрёна! Да что ж это делается! Лежат, лежат оба. Караул! Спасите! Помогите!
(прибегают парни и девушки)
Ерёма Ты чего, тётка Марфа, кричишь?
Марфа Глядите, горе-то какое! Матрёна и Фёдор, кажись, померли!
ВСЕ Ой!
Марфа Лежат и молчат!
ВСЕ Ой!
Марфа Горе-то какое!
Фома Погоди выть, тётка Марфа. Не померли они. Вишь, глаза-то у них смотрят.
Марфа И то правда. Смотрят. Матрёна, подружка моя! Фёдор, голубчик! Что ж это с вами приключилось? Аль заболели? Аль столбняк на вас напал? Что ж делать-то теперь?
1Д А давайте мы их рассмешим-потешим. Может, тогда они очнутся?
2 Д Эй, мальчишки, ну-ка за дело!
Фома Подходи, честной народ!
Мы пришли к вам оба –
Фома да Ерёма.
Ерёма Низко поклонились – картузы свалились!
Фома Картузы надеваем и снова начинаем!
Ерёма Подходи, честной народ!
Мы пришли к вам оба –
Фома да Ерёма.
Фома Людей посмотреть, себя показать.
И небылицы вам рассказать!
Ерёма Подвинься!
Фома Сам подвинься!
Ерёма Нет, ты подвинься.
Фома Сам подвинься!
Ерёма Фома – телёнок, худой поросёнок!
Ножки трясутся, кишки волокутся.
Фома Ерёма вредный, голос медный,
Сам с кувшин – голова с аршин!
(дерутся, девчонки их разнимают)
1Д У каждого Федота своя работа.
2Д А Ерёме да Фоме друг друга переговорить охота.
Фома По поднебесью, братцы, медведь летит!
Ерёма Медведь летит – хвостом вертит!
Фома Свинья на ели гнездо свила.
Ерёма Гнездо свила – деток вывела.
Фома Милых деточек – поросяточек!
Ерёма По сучкам они висят, полететь на юг хотят!
Фома Ну, что? Очнулись?
Ерёма Нет, как были, так и есть.
Марфа (воет) О-о-ой! Беда-то какая! Матрёна-голубушка, Фёдор, милы-ый!
1Д Погоди выть, тётка Марфа! Нужно за доктором сбегать!
ВСЕ За доктором! За доктором!
Марфа Ну, так бегите скорее!
(девчонки убегают, приводят доктора)
Доктор Я – доктор Матвей,
Лечу больных людей.
Простуженных, хромых,
Вшивых и косых.
Кто здесь болен? Говорите.
2Д Вот, доктор, больные наши: Матрёна и муж её, Фёдор. Не шевелятся, молчат, только глазами так и зыркают.
Доктор Посмотрим, поглядим, микстурку дадим (осматривает больных)
Марфа Доктор, что с ними, говорите.
Доктор Для волненья нет причины, утверждаю точно тут.
Будут к завтрему здоровы, если только не помрут. (уходит)
1Д Батюшки, что ж нам теперь делать-то?
2Д Нельзя их тут одних оставлять. Вдруг и вправду помрут? Нужно, чтобы с ними кто-нибудь остался.
Фома Ну, я пошёл. Мне корову на луг завтра рано выгонять.
Ерёма А меня в лес за грибами мать послала.
1Д А у меня тесто поставлено, нужно пироги печь.
2Д А меня хоть озолотите, не останусь с ними! Боязно уж очень, бабоньки!
1Д Тётка Марфа, побудь с больными, а?
2Д Очень просим, тётка Марфа. Ну, пожалуйста!
Марфа Ну, ладно. Уговорили. Посижу тут. Только за труды…
Фома Проси, чего хочешь, тётка Марфа.
Марфа Ну, много не попрошу. Разве что вот. Платок Матрёнин. Он ей уже не понадобится, а мне в самый раз. Хотя и старый уже, поношенный.
Баба (вставая с лавки) Ишь, чего выдумала!
Все Ах!
Баба Деловая какая! У кого это платок поношенный? У кого поношенный?! Да его Фёдор три дня назад на ярмарке купил. Фёдор, подтверди!
Дед Старуха! Ну, старуха, тебе горшок мыть!
К ночи стряпуха умаялась, заснула на полу около печи и так захрапела - тараканы обмирали со страха, шлёпались, куда ни попало, с потолка да со стен. В лампе над столом помигивал голубой огонёк. И вот в печке сама собой отодвинулась заслонка, вылез пузатый горшок со щами и снял крышку.
Здравствуй, честной народ.
Здравствуй, - важно ответила квашня.
Хи, хи, - залебезил глиняный противень, - здравствуйте! - и клюнул носиком.
На противень покосилась скалка.
Не люблю подлых бесед, - сказала она громко, - ух, чешутся чьи-то бока.
Противень нырнул в печурку на шестке.
Не трогай его, - сказал горшок.
Грязный нос вытерла худая кочерга и зашмыгала:
Опять ругаетесь, нет на вас Угомону; мотаешься, мотаешься целый день, а ночью поспать не дадут.
Кто меня звал? - шибыршнул Угомон под печкой.
Это не я, а кочерга, это она сегодня по спине стряпуху съездила, - сказала скалка.
Кочерга метнулась:
И не я, а ухват, сам хозяин ухватом съездил стряпуху.
Ухват, расставив рога, дремал в углу, ухмылялся. Горшок надул щёки и сказал:
Объявляю вам, что варить щей больше не желаю, у меня в боку трещина.
Ах, батюшки! - разохалась кочерга.
Не больно надо, - ответила скалка.
Противень выскочил из печурки и заюлил:
Трещина, замазочкой бы, тестом тоже помогает.
Помажь тестом, - сказала квашня.
Грызенная ложка соскочила с полки, зачерпнула тесто и помазала горшок.
Всё равно, - сказал горшок, - надоело, лопну я и замазанный.
Квашня стала пучиться и пузырями щёлкать - смеялась.
Так вот, - говорит горшок, - хочу я, честной народ, шлёпнуться на пол и расколоться.
Поживите, дяденька, - вопил противень, - не во мне же щи варить.
Хам! - гаркнула скалка и кинулась. Едва отскочил противень, только носик отшибла ему скалка.
Батюшки, батюшки, драка! - заметалась кочерга.
Из печурки выкатилась солоница и запикала:
Не нужно ли кого посолить, не нужно ли кого посолить?
Успеешь, успеешь насолить, - грустно ответил горшок: он был стар и мудр.
Родненькие мои горшочки!
Горшок заторопился, снял крышку.
Прощай, честной народ, сейчас разобьюсь.
И совсем уже с шестка сигануть хотел, да вдруг, спросонок, ухватил его рогами дурень ухват и махнул в печь.
Противень прыгнул за горшком, заслонка закрылась сама собой, а скалка скатилась с шестка и ударила по голове стряпуху.
Чур, меня, чур, - залопотала стряпуха. Кинулась к печке - всё на месте, как было.
В окошке брезжил, словно молоко снятое, утренник.
Затоплять пора, - сказала стряпуха и зевнула, вся даже выворотилась.
А когда открыла заслонку - в печи лежал горшок, расколотый на две половинки, щи пролились, и шёл по избе дух крепкий да кислый.
Стряпуха только руками всплеснула. И попало же ей за завтраком!