Олег григорьев кавалер. «Маленькие комедии» Олега Григорьева

Олег Григорьев (1943 - 1992)

Какой трамвай везет на тот свет?
- Колеса любого, - сказал я в ответ.

Один человек доказал, что земля - это куб.
А другой умер от прикосновения детских губ!

Крест свой один не сдержал бы я,
Нести помогают пинками друзья.
Ходить же по водам и небесам,
И то, и другое - умею я сам.

Дом
Конюшня - дом коня,
Коровник - дом коровы,
Так почему же я
Без дома и без крова?
Поэт ты, а не конь,
Ты БОМЖ, а не корова,
Везде под небом дом...
А ты желаешь крова?
Да, в летнюю жару
Мне дом не очень нужен,
Под елкой я живу,
Другое дело - в стужу.
Иметь бы под собой
Тюфяк, набитый ватой,
А над собой другой,
А то холодновато.
В костях гудит артрит,
Хребет согнули годы!
А печень так болит,
Что мне не до природы.
Как жаль, что я не конь,
Поэт, а не корова.
Везде как будто дом.
Да нет ни стен, ни крова.

Когда бы с яблони утюг
Упал на голову Ньютона,
То мир лишился бы тогда
Всемирного зокона.

Стыдно гордиться зрением,
Когда ты среди слепых.
И вот я из невидения
На свет возвращаю их.
Палку хватаю длинную -
Премудрость невелика.
И по затылку дубиною...
И светлеет башка!
Вот уже все прозрели.
Видят - с дубиною я.
Всей толпой налетели -
И ослепили меня.

"На смерть стрижа"
Хоть у плохого, да поэта
В руках уснула птица эта.
Нельзя на землю нам спускаться,
На землю сел - и не подняться.
Ты прилетел из дальних стран
Домой, веселый стриж.
Ты видел Тихий океан,
и Лондон, и Париж.
И вот вернулся в Ленинград,
На родину свою.
Стрижы кричат, а я не рад -
На берегу стою.
Сломал ты крылышко, увы! -
О столб на берегу Невы.
А над рекой стрижи кружат,
Как дети, радостно визжат.
К себе домой из дальних стран
Спешила эта птица
Через пески и океан,
Чтоб дома ей разбиться.
Стриж на землю не садиться,-
Не земная эта птица.
Стриж отряда длиннокрылых
Навсегда закрыл их.

Смерть прекрасна и так же легка,
Как выход из куколки мотылька.

Ну, как тебе на ветке? -
Спросила птица в клетке.
- На ветке - как и в клетке,
Только прутья редки.

Бомба упала, и город упал.
Над городом гриб поднимается.
Бежит ребенок, спотыкаясь о черепа,
Которые ему улыбаются.

На заду кобура болталась,
Сбоку шашка отцовская звякала.
Впереди меня все хохотало,
А позади все плаколо.

Купил я прибор оптический,
Расшифровал свой код генетический.
По этому самому коду -
Нет мне в обществе ходу.
Хлопнул я громко дверями -
Отправился жить со зверями.

Бегу по траве и падаю я.
А трава шумит, как горит.
Лежу и слушаю, как земля
Внутри себя говорит.

Застрял я в стаде свиней,
Залез на одну и сижу,
Да так вот теперь я с ней
И хрюкаю, и визжу.

Дом, полный криков людей и звона кастрюль.
Звон кастрюль, полный домов и крика людей.
Звон ллюдей, полный домов и крика кастрюль.
Дом кастрюль, полный звона людей.

В костюм Пьеро я нарядился -
Как Арлекин на бал явился!

Девочка красивая
В кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой.

По улице ходят люди с угрюмыми лицами,
Очень мало детей и много милиции.

"Наконец-то"
Когда человечество вымерло,
Наконец-то вздохнул я спокойно.
Взял этюдник, мешок и палку
И ушел из города-покойника.
Брел долинами и холмами,
Лесами, болотами и берегами рек.
И видел, как все кругом радуется,
Что пропал человек.
Но иногда глубоко я задумывался
Под пенье птиц и журчанье вод:
- Зачем вообще появлялся и мучился
Этот жадный и скучный народ?

Алмаз
Стекольщик Зотов куском алмаза
Резал стёкла с одного раза.
Прислонял к батарее стёкла,
А обрезки бросал в стружку около.
Напивался и спал тут в мусоре и духоте.
Умер от политуры в полной нищете.
И вот оказалось - на свой алмаз
Он мог бы прожить десять раз.

Гвозди
Пришел Сазонов помогать
Кривые гвозди распрямлять.
Купили бормотухи
Да хлеба полкраюхи.
Задули по бутыли.
А о гвоздях забыли.
Потом исчез куда-то он.
Принес еще фугас-патрон.
Потом пропал куда-то я -
Затерли сумками меня.
Пошли, бутылки сдали
И по новой поддали.
Потом еще два стакана…
Скажи, ты он или она?
А почему на лавке
Лежат ее булавки?
А почему на полке
Лежат ее осколки?
А это что за гости,
Прямые, точно гвозди!
А для чего им пряжки?
А почему фуражки?
Они нас уважают -
Вот, видим, провожают.
Да что теперь уж о гвоздях,
Проснулись мы у них в гостях.
Одну не надо было пить,
Пойти бы и гвоздей купить -
Не надо было распрямлять…
Ну, приходи ко мне опять.

Курили с Колей анашу,
Сидели на паркете,
Он вешал на уши лапшу,
А я ему спагетти.

Шекспирт
(Сонет 301)
Закинув ноги гениально,
Она уперлась в потолок,
А я в углу сидел бездарно,
Пустой, как скатанный чулок…
Вот так все таинства на свете
Перелистнула мне она.
Теперь я зна… откуда дети,
И мир, и горе, и война,
И наслажденье, и страданье,
Икры любовной волдыри,
Сиянье звезд и мирозданье -
Всё где-то там, в ее нутри.
В какой-то малой спирохете
Весь мир со звездами и дети.

То, что меня любило,
Больше всего и било.
А то, что я сам любил,
То и вовсе убил.

К гильотинам и плахам,
К виселицам и бойням
Люди двигались страхом,
Однако вполне добровольно.

Мальчик на свалке нашел пулемет.
Больше в деревне никто не живет.

Девочка в поле гранату нашла.
«Что это, дядя?» - спросила она.
«Дерни колечко!» - дядя сказал.
Долго над полем бантик летал.

Я спросил электрика Петрова:
- Для чего ты намотал на шею провод?
Ничего Петров не отвечает,
Висит и только ботами качает. (1959 г.)

Скворцы ручьят,
Ручьи скворчат.

Ревел человек в коляске,
Видно, хотел он ласки.

КОМАРЫ.
Мой приятель Валерий Петров
Никогда не кусал комаров.
Комары же об этом не знали
И Петрова часто кусали.

КОГДА?
Людей стало много-много,
Надо было спасаться.
Собрал сухарей я в дорогу
И посох взял опираться.
- Когда вернёшься? - спросила мама.
- Когда людей станет мало.

Мазохисту на лавке
Втыкали дети булавки.
Не от тоски, не из шалости,
А втыкали от жалости.

В квартире что-то упало -
Обошёл весь дом,
Нигде ничего не лежало...
А может, так громко что-то встало?

Если ты живёшь в стакане,
Не швыряй в соседей камень.

Жену свою я не хаю
И никогда не брошу её.
Это со мной она стала плохая,
А взял-то её я хорошую.

ЯБЛОКО.
Жена подала мне яблоко
Размером с большой кулак.
Сломал пополам я яблоко,
А в яблоке жирный червяк.
Одну половину выел,
Другая чиста и цела.
С червём половину я выкинул,
Другую жена взяла.
И вдруг я отчётливо вспомнил -
Это было когда-то со мной:
И червь, и сад, и знойный полдень,
И дерево, и яблоко, и я с женой.

С бритой головою,
В форме полосатой,
Коммунизм я строю
Ломом и лопатой.

Был праздник с весельем и танцами,
Потом разодрался народ,
Во время драки мне пальцами
До ушей растянули рот.

Велосипед меня понес,
Понес куда-то под откос.
Он там остался без колес,
И дальше я его понес...

Вечером девочка Мила
В садике клумбу разбила.
Брат ее мальчик Иван
Тоже разбил... стакан!.

Вкусно от меда во рте,
И солнечно в животе.
Горько от водки во рту
И хохотно животу.

Воровал я на овощебазе
Картофель, морковь и капусту,
И не попался ни разу,
А все равно в доме пусто..

Вперед не рвись? погоди,
Ты создан чего ради?..
Вожак идет впереди,
А с плетью пастух? сзади.

Где же мой лом и кувалда,
Куда девалось кайло?
? И лом, и кайло, и кувалду
Оползнем унесло.

Григорьев Олег ел тыкву
И упал в нее с головой.
Толкнули ногой эту тыкву,
Покатили по мостовой.
Катилась тыква под гору
Километра два или три.
Пока этот самый Григорьев
Не съел ее изнутри.
Громадные, выше крыш,
Надо мной шелестели тополи.
Подошел какой-то мылыш
И об меня вытер сопли.

Далеко зашел я в искусстве
Мимикрии и камуфляжа.
Вижу - гнилая капуста,
Думая - крупная кража!

Девица в кустах полуголая
Выдала странный стриптиз -
Трусы сняла через голову,
А лифчик не верхом, а вниз.

Дети кидали друг в друга поленья,
А я стоял и вбирал впечатленья.
Попало в меня одно из полений -
Больше нет никаких впечатлений..

Дрожу в подворотне от холода,
Стою и зубами щелкаю,
Живот мой сведен от голода,
И, верно, похож на волка я.

Друг подавился треской,
Лежит на полу доской.
Из носа выходит пена
То сразу, то постепенно.

Ездил в Вышний Волочок,
Заводной купил волчок.
Дома лежа на полу
Я кручу свою юлу.
Раньше жил один я воя,
А теперь мы воем двое.

Ем я восточные сласти,
Сижу на лавке, пью кефир.
Подошел представитель власти,
Вынул антенну, вышел в эфир:
- Сидоров, Сидоров, я Бровкин,
Подъезжайте к садовой семь,
Тут алкоголик с поллитровкой,
Скоро вырубиться совсем.
Я встал и бутылкой кефира
Отрубил его от эфира.

Звезды
Текут в поднебесье звездные реки.
Очень красиво... Это да!
Однако холодно быть человеком,
Если ты сам среди звезд не звезда.

Если где-то кому-то плачется,
Значит где-то очень хохочут.
Если кто-то от солнца прячется,
Значит кто-то погреться хочет..

Если мальчик любит труп,
Тычет в трупик пальчик,
Про такого говорят -
Некрофильчик мальчик!

Жена торговала колбасой,
И так разъелась на колбасе она,
Что когда входила в бассейн,
Вода выходила из бассейна.

Зашли мы к Сизову с приятелем,
Закрыт на замок его дом.
Такой был прием неприятен нам,
Ну что ж, подождем под дождем..

Земля тормознула резко,
Я о шкаф ударился с треском.
Все стекла и рюмки побиты -
Земля соскочила с орбиты..

Костер пылает ярко,
Но как-то зябко мне -
Лицу ужасно жарко
И холодно спине.

Кресло рассохлось - не починить.
А на свалку выбросить жалко.
Буду друзьям и гостям говорить,
Что это кресло-качалка.

Кто-то не поленился,
Бросил кирпич в монумент,
От героя отбился
Самый важный фрагмент.

Лежу я в одиночестве
На человеке голом,
Ни мужском, ни женском,
Каком-то среднеполом..

Людей стало много-много,
Надо было спасаться.
Собрал сухарей я в дорогу,
И посох взял, опираться.
- Когда вернешься? - спросила мама.
- Когда людей станет мало..

Меня ударили вчера
Тяжелым аппаратом/
Вчера я круглый был с утра,
А к вечеру - квадратный.

Много нас по подобию божию
И все-таки каждый с изъяном.
Будем считать что изъянами
Обязаны мы обезьянам.

На заборе валенки
Вверх ногами сохли.
Значит, эти валенки
Вниз ногами мокли.

Один башмак мой чавкал,
Другой башмак пищал,
Покинуть предложили
Мне танцевальный зал.

Однажды Сережа и Оля
Попали в магнитное поле.
Напуганные родители
Еле их размагнитили..

Петров лежал с открытым ртом
В фуфайке на спине,
И сверху вниз кубинский ром
Лить приходилось мне.
Вдруг замечаю - что за черт! -
Осталось мне так мало -
Я лью да лью, а он уж мертв, -
Грамм восемьсот пропало..

Приехала жена из Сочи
Черная, как сапог.
Я даже вначале обрадовался очень,
Потому что сразу узнать не мог.

Пьем пытаясь не упасть,
Мы бутылку за бутылкой.
Есть хотим, но не попасть
Ни во что дрожащей вилкой.

Разбил в туалете сосуд -
Соседи подали в суд.
Справа винтовка, слева винтовка,
Я себя чувствую как-то неловко.

Растворил жену в кислоте...
Вот бы по кайфу зажили!
Да дети нынче пошли не те -
Взяли и заложили.

Сизов, пропахший табаком,
И я, пропахший тмином,
Надели зимние пальто -
Запахли нафталином..

Сказал я девушке кротко:
- Простите за нетактичность,
Но бюст ваш, и торс, и походка
Напомнили мне античность.
Она в ответ мне со вздохом:
- Простите, но ваше сложение
Напомнило мне эпоху
Упадка и разложения..

Склонился у гроба с грустной рожей,
Стою и слушаю похоронный звон.
Пили мы одно и то же,
Почему-то умер не я, а он.

Соседку пнул сапогом,
Разрушил ее конструкцию,
Привезли из больницы потом
Ее реконструкцию.

У доярок глаза вытаращены,
Трактористы глядят зубрами:
"Уберем то, что выращено,
Сохраним то, что убрано!" .

Увязался М за Ж
И схватил ее за Ж.
Рассердилась Ж на М
Да как даст ему по М.

Участковый стал в двери стучать,
Я за ним в глазок следил, даже в оба.
С таким же успехом он мог стучать
В крышку моего гроба.

Моряк
Молодой моряк в матроске
Вышел к берегу реки.
Снял матроску по-матросски,
Снял морские башмаки,
По-матроски раздевался,
По-матроски он чихнул,
По-матроски разбежался
И... солдатиком нырнул.

Как вы думаете,
Где лучше тонуть?
В пруду или в болоте?
- Думаю, что если тонуть,
Так уже лучше в компоте!
Хоть это и грустно,
Но по крайней мере
Вкусно!

Кузнечек
Зажав кузнечика в руке,
Сидел ребенок на горшке,
- Нельзя живое истязать
Я пальцы стал ему ломать.
- Нельзя кузнечиков душить!
Я руки стал ему крутить
На волю выскочил кузнечик,
Заплакал горько человечек.

Наложил на рельсину
Тормозной башмак,
Надо ехать поезду,
А ему никак.

Сосед мыл ноги,
Повесив на стул брюки.
Странно - мыл ноги,
А помылись и руки.

Время устало и встало...
И ничего не стало.

Съел я обеда две порции,
У меня исказились пропорции.

Он во всем мне подражает,
Очень этим раздражает.

Синяк заслужил я храбростью,
Как орден, ношу его с радостью.

Петю в дорогу так закутали,
Что с тюками его перепутали
Закинули в грузовик -
Хорошо, что он поднял крик.

Прохоров Антон
Воробьев кормил.
Бросил им батон -
Десять штук убил.

Я с папой искал маму
И потерял панаму.
Нашел чью-то шляпу,
Но потеряли папу.

Пусть совсем не будет взрослых,
А одни лишь дети!
А не то от этих рослых
Очень тесно жить на свете.

Сидоров
Ложкой мешая в кастрюле,
Сидоров ел крахмал.
Раскачивался на стуле
И на затылок упал.
Лежал на полу он и думал,
Ложкой себя скребя,
"Как хорошо, что костюма
Нет еще у меня".

Старушка с куском мыла
Шла, ругаясь, кряхтя и хромая,
И вдруг на полном ходу вскочила
На задний буфер трамвая.

Карлик ростом с сосиску
Полол в огороде редиску.
Карлица ростом с сардельку
Встряхивала постельку.

Такие люди бывают -
Её просто ногой пинают,
А она кричит - убивают!

И с ней, и без
Бешусь, как бес.

Пришли с бормотухой друзья,
В доме был беспорядок.
Возникла такая возня,
Что сразу пришло все в порядок.

Эпитафии
Никто не ссорился со мной,
Убит я пулею шальной.

Украл я чужое корыто,
Здесь навеки отбросил копыта.

Был я бабник отъявленный.
Здесь покоюсь, женою отравленный.

Ночью шел по большой дороге,
Здесь навеки отбросил ноги.

Имел я невесту прекрасную,
Зарезали бритвой опасною.

Расчищали путь поколеньям,
Уподобили нас поленьям.

Залез я в чужой улей.
Здесь покоюсь, сраженный пулей.

Со мной случилась беда -
На меня упала звезда!

Писал я детские книжки,
Забили насмерть детишки.

(братская комсомольская)
Колхозниц тискали с ребятами,
Лежим, изрублены лопатами.

Шел домой я на ночлег,
С шайкой встретился калек.
Не помог ни бокс, ни бег -
Стал одним из их коллег.

А когда его отмыл,
Стал он очень даже мил.
Не такой ты безобразный -
Был ты просто грязный.

Аким
Вдоль реки бежал Аким,
Был аким совсем сухим.
Побежал он поперек -
Весь до ниточки промок.

Наоборот
Человек шел спиною назад.
Ногами назад и затылком назад.
А может, он шел вперед?
Вперед, только наоборот.

Чернорабочий
Чернорабочий с лопатой
закидывал в кузов мел.
Чернорабочий с лопатой
Был ослепительно бел.

Муха
Тонет муха в сладости
В банке на окне.
И нету в этом радости
Ни мухе и ни мне.

Выдержка
- Вы будете с нами обедать?
- Я пообедал и теперь каюсь.
Но если вы так настаиваете,
Я буду сидеть, пока не проголодаюсь.

Игра слов
В реку рукой
Метал металл.
Нагой ногой
Пинал пенал.

Девиз
Такой у меня девиз:
Лезешь вверх, не гляди вниз.

Карниз
Стоят на панели люди
А мы по карнизу идем.
Ну и хохоту будет,
Если мы упадем!

Стояли люди, стояли,
Лишь продрогли напрасно.
Мы, как назло, не упали -
Всех огорчили ужасно.

Шли вперед, пришли назад -
Значит круглый этот сад.
А затем наоборот -
Шли назад, пришли вперед.

В давке меня исковеркали,
Будто в кривом зеркале.

Стою и не верю своим глазам -
Мимо меня прошел я сам.

По рублю у реки мы скинулись -
В воду дома опрокинулись.

Пробил асфальт цветок
И выглянул на свет.
Но кованный сапог
Усилья свел на нет!

В углу
Даже слезы текут по стеклу.
Так мне больно стоять в углу.

Грела муха паука,
Теплая еще... пока.

Верните мне срочно штаны!
- А зачем? Ваши дни сочтены.
Ведь вы настолько больны,
Что вам и трусы не нужны.

Танки
Писал японские танки
О небе, о детстве счастливом.
Прошли под окошком танки
Прямо по вишням и сливам.
Когда громыхают танки,
Не звучат японские танки.

Качалась Галя в гамаке
И ела абрикосы,
Почуяв сласть в её кульке,
Слетелись злые осы.
Раздался плач, раздался крик,
Упал в траву кулёк.
И Галя вмиг на землю прыг -
И к даче наутёк.
Серёжа веткой помахал,
И разлетелись осы.
Кулёк поднял, плоды собрал,
Снёс Гале абрикосы.
А мог бы лечь в гамак и съесть...
Да, кавалеры всё же есть.

Убитую у сквера
Припомнить не берусь я:
По наколкам — Вера,
А по шрамам — Дуся.

Случайно я жил в этом веке,
Случайно, однако отчаянно,
Потому что кругом человеки
Жили тут не случайно.

Родился я голым
И был захоронен гол.
В могилу мою вогнали
Огромный осиновый кол.
Кол занесен был метелью
И вдруг зацвел по весне.
И вот, как мать над моей колыбелью,
Что-то ласково шепчет листьями мне.

Давно у меня живёт его книжка, одна из моих любимых. А тут попался документальный фильм о нём, очень хороший фильм. Вот - делюсь прекрасным - и стихами, и фильмом.

...................

Люди от звёзд происходят,
Потому вертикально и ходят.
Звёзды людей притягивают,
Земля сплющивает,
А звёзды растягивают.

На боку кобура болталась,
Сзади шашка отцовская звякала.
Впереди меня всё хохотало,
А позади всё плакало.

.................

Однажды Серёжа и Оля
Попали в магнитное поле.
Напуганные родители
Еле их размагнитили.

А вот фильм.
(видео взято у lukomnikov_1 в post

Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг,
Порвал листок, швырнул в ведро -
В ведре раздался стук.

……………………..

На заборе валенки
Вверх ногами сохли.
Значит, эти валенки
Вниз ногами мокли.

…………………………

Петров лежал с открытым ртом
В фуфайке на спине,
И сверху вниз кубинский ром
Лить приходилось мне.

………………………..

Сказал я девушке кротко:
– Простите за нетактичность,
Но бюст ваш, и торс, и походка
Напомнили мне античность.
Она в ответ мне со вздохом:
– Простите, но ваше сложение
Напомнило мне эпоху
Упадка и разложения.
……………………….

Дети кидали друг в друга поленья,
А я стоял и вбирал впечатленья.
Попало в меня одно из полений –
Больше нет никаких впечатлений.
…………………………

Ездил в Вышний Волочок,
Заводной купил волчок.
Дома лёжа на полу
Я кручу свою юлу.
Раньше жил один я воя,
А теперь мы воем двое.

ЧТО ЛУЧШЕ?

Как вы думаете,

Где лучше тонуть?

В пруду или в болоте?

Я думаю, что если тонуть,

Так уж лучше в компоте!

Хоть это и грустно,

Но по крайней мере вкусно!

Прохоров Сазон

Воробьев кормил.

Бросил им батон -

Десять штук убил.

ПАЛЬТО

Я сам себя в пальто одел

И рукавом свой нос задел.

Решил пальто я наказать

И без пальто пошёл гулять.

Мой приятель Валерий Петров

Никогда не кусал комаров.

Комары же об этом не знали

И Петрова часто кусали.

Пойду домой, пожалуюсь маме,

Что луна зажата двумя домами.

Откройте дверь на минутку,
Осы зажалят нас!
- Пустишь вас на минутку.
А вы просидите час.
…………………………….
Идём отрядом дисциплинированно,
Будто вся улица заминирована.

Что, если мир раскрутить посильнее?
- Подумай о бабушке, что будет с нею.

……………..

Съел я обеда две порции,
У меня исказились пропорции.
………………………..

На табурете - батурете
Сидели дети - одурети,
Болтахая ногами ногими,
Матахая руками многими.

Четверорукими ногами
Макака к дереву идет,
Четвероногими руками
Она бананы с веток рвет.

В ЧУЛАНЕ

Посиди в чулане -

И как можно длительно:

Серый город станет

Просто ослепительный.

…………………..

Сиял стакан в руке Ивана
К Ивану близилась нирвана.

……………………………….

Чтобы выразить все сразу, кулаком я бью по тазу.

……………………………………

………………………………………

Полосатая оса
Прямо из варенья,
Залетела мне в глаза,
Нужные для зренья.
……………………………………….

К себе домой из дальних стран
Спешила эта птица
Через пески и океан,
Чтоб дома расшибиться.

Я спросил электрика Петрова:
- Для чего ты намотал на шею провод?
Петров мне ничего не отвечает,
Висит и только ботами качает.
………………………..

Я ударился об угол.
Значит, мир не очень кругл.

ЛЕСТНИЦА

Поднимаясь по лестнице домой, Петров насчитал восемь ступенек, спускаясь по лестнице

вниз - насчитал только семь.

"Непорядок",- решил Петров и обратился к дворнику.

Этого не может быть,- сказал дворник и поднялся на восемь ступенек вверх.

А теперь вниз,- сказал Петров.

Раз,- считает дворник,- два, три, четыре, пять, шесть, семь... Что такое? Где же восьмая ступенька?..

Непорядок,- решил он и обратился к милиционеру.

Сейчас разберёмся, - сказал милиционер. -Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь,- и забрался на лестницу.

А теперь вниз, - сказал дворник.

Раз, - считает ступеньки милиционер, - два, три, четыре, пять, шесть, семь...Что за непорядок? Где восьмая ступенька?

Вызвали главного инженера-строителя.

Не может быть,- сказал инженер-строитель.- Тут, вероятно, вы делаете какую-то ошибку,- и поднялся на восемь ступенек вверх.

А теперь вниз,- сказал милиционер.

Раз,- считает ступеньки инженер-строитель, -два, три, четыре, пять, шесть, семь... Что такое? - сказал он.- Это у нас в проекте не предусмотрено.

Решили снести лестницу вовсе.

Теперь, когда Петров идёт домой, он подпрыгивает на восемь ступенек вверх, а когда выходит из дома, прыгает на семь ступенек вниз.

.....................................

и ещё мультик по О.Григорьеву

................

(из Википедии)
Олег Евгньевич Григрьев (род.6 декабря 1943, Вологодская область, РСФСР, СССР, умер 30 апреля 1992, Санкт-Петербург, Россия) - советский поэт и художник, представитель ленинградского андеграунда. Член ПЕН-клуба.

Друзья юности Олега Григорьева рассказывали, что он не хотел взрослеть. Был он невысок, моложав, тонкой кости и долгое время говорил, что ему семнадцать лет. Мы познакомились, когда ему уже перевалило за сорок. Он был бородат, испит, болен, но на трезвую голову неожиданно превращался в ребенка, с простодушным удивлением и радостью открывавшего знакомый мир.

Григорьев родился 6 декабря 1943 года в Вологодской области. Отец вернулся с фронта - но запил. Мать Олега с двумя детьми уехала в Ленинград, где прошла вся жизнь будущего поэта и где он умер 30 апреля 1992 года.

В детстве Олег был, как тогда говорили, «центровым» - жил он с матерью и старшим братом в двух шагах от Дворцовой площади, - и все игры проходили в центре города: в проходных дворах на Невском или в собственном дворе, где приходилось что ни день завоевывать свое право на место под солнцем.

Олег рано начал рисовать. Но большинство его детских рисунков погибло во время наводнений, когда, что ни год, вода заливала подвальную комнату, где они тогда жили. Он хотел учиться, но в первый же школьный день у него украли портфель со всеми столь тяжело по тем послевоенным временам собранными учебниками и тетрадями. Он хотел дружить с ребятами - но не знал, как с ними ладить. Он хотел рисовать одно - педагоги заставляли делать совсем другое...

Он должен был стать художником, но, по его собственным словам, «не отстоял себя как живописца». В начале шестидесятых Григорьева изгнали из художественной школы при Академии художеств. Изгнали за то, что рисовал не то и не так. За то, что был насмешлив и скандален. За то, что имел особый взгляд, улавливающий смешную и трагичную алогичность жизни.

Больше всего Григорьев любил рисовать предметы быта - рядовые, обезличенные: кухонную утварь, рабочую разношенную обувь, будничную одежду, грубо сколоченную мебель. А также насекомых, птиц, животных и многочисленные детские и взрослые фигурки, такие же обезличенные, лежащие вповалку или бегущие куда-то в никуда за край желтого, оборванного листа.

Все эти рисунки оживают в его стихах, где нельзя провести границу между детским и взрослым миром, где все постоянно превращается друг в друга и в свою противоположность и где простодушный примитивистский взгляд художника дотошно вычленяет, что, как, каким образом сделано и устроено. Многие его произведения - это просто перечни: деталей, рецептов, фигур, движений, параграфов, школярских выходок, рабочих операций.

В эти годы - не став живописцем, но сохранив дружбу и духовную связь со многими известными ныне художниками, - он становится поэтом. И на эти же годы приходятся начало его пьянства, отсидка в Крестах, ссылка, вытеснение из взрослой литературы в детскую, из детской - в непечатание; а дальше - усилившаяся бытовая несовместимость с миром, пьянство, психушка, снова Кресты, бездомность, ранняя и нелепая смерть...

1969-1980-й годы, на которые пришлась творческая жизнь Григорьева, выпестовали в нашем обществе резкий, отчетливый тип внутреннего эмигранта, в душе своей чуждого всего официального, презирающего строй и власть, но не идущего на прямую конфронтацию с ними, а просто предпочитающего занять свою нишу. Культура улиц и кухонь, культура тайного протеста, ерничанья, насмешки, анекдота стала фактически частью культуры народа, его живым фольклором.

Человек уличной культуры любит и лелеет уличный миф. Так сделались легендарными знаменитые в недавнем прошлом злачные места ленинградских поэтических сходок. Редкие таланты, прошедшие сквозь эту среду и сумевшие вынести ее разрушительное влияние, донесли до сегодняшнего дня романтическую сказку, в которую легко и жадно верится. Смутный быт Григорьева тоже со временем выветрится из памяти его друзей и современников, а хмельная невыносимость заместится органичностью и оригинальностью его поэтической натуры.

Сегодня дороги воспоминания именно о таком Григорьеве - талантливом и обаятельном. Например, о человеке с тонким музыкальным слухом, который мог виртуозно воспроизводить арии из опер, следуя всем тонкостям музыкальной партии. Эти воспоминания ценны еще и тем, что стих Григорьева антимузыкален, нередко коряв, расхристан - и одновременно фантастически искусен. Это та степень ритмической свободы, которая может быть достигнута только при особом внутреннем чутье, интуиции и абсолютном слухе. Отсюда же - то, о чем, например, вспоминает художник Ольга Флоренская: «Говорили с Олегом о стихах. Он сказал, что в стихотворении, будь оно длинным или коротким, обязательно должна присутствовать «сила удара» (тут он сделал очень энергичный жест руками). Если этого нет, то можно продолжать писать стихотворение до бесконечности. И все равно оно будет плохим и слабым».

Олег Григорьев был человеком разнообразных - странных и страстных - знаний. Известно, что из вологодской ссылки (после первой отсидки в Крестах) поэт привез ценную коллекцию бабочек, которая потом, конечно же, пропала. У энтомологов бытует выражение в духе самого Олега: летом они «сачкуют», а зимой «вкалывают». Короткие и яркие стихи Григорьева легко представляются такой богатейшей коллекцией пойманных летучих мгновений жизни, которые он с научной дотошностью «вколол» в машинописные листы.

В 16 лет Олег Григорьев написал четверостишие, сейчас известное чуть ли не каждому, - про электрика Петрова, который «намотал на шею провод». Многие удивляются, узнав, что у этого стихотворения есть автор. Оно давно уже вошло в фольклор, как и некоторые стихи из его первой детской книги «Чудаки», вышедшей в 1971 году. Едва появившись, эти стихи становились классикой:

Ну, как тебе на ветке? -
Спросила птица в клетке.
- На ветке - как и в клетке,
Только прутья редки.

Талант Григорьева был в чем-то сродни таланту Аркадия Райкина: поэт немедленно вживался в ту маску, которую надевал, являя миру многообразие столь знакомых нам персонажей - маленьких и взрослых подлецов, трусов, жадин, хулиганов и просто равнодушных. И, как нередко бывает с теми, кто пишет и для детей, и для взрослых читателей, у Григорьева немало стихов «промежуточных» - это дети, увиденные глазами взрослых, или взрослые, увиденные глазами детей. Это достаточно «неудобная» поэзия, ибо в обоих случаях герои оказываются носителями сомнительных нравственных ценностей, и автор не стыдится и не страшится это показать. Созданию особого колорита во многом способствовал и жанр миниатюры (идущий от раешника и частушки), который чаще всего встречается в творчестве поэта. Взрослая обращенность детской поэзии Григорьева сделала его широко популярным прежде всего в родительской среде, а парадоксальность поэтического мышления - в детской.

Разговоры об этой парадоксальности заставляют вспомнить о Хармсе. Связь между этими двумя поэтами прослеживается в присущей им обоим театральности, в многочисленных сценках и диалогах:

Как вы думаете,
Где лучше тонуть?
В пруду или в болоте?
- Я думаю, что если тонуть,
Так уж лучше в компоте!
Хоть это и грустно,
Но по крайней мере вкусно!

Однако и тут речь идет о более глубокой традиции, которая уходит в фольклор, в лубок, в раешник народного театра.

Фольклорность стихов Григорьева способствовала тому, что их тотчас взяли на вооружение подростки: его стихи оказались, по выражению фольклориста Марины Новицкой, в центре «юношеского фольклорного сознания семидесятых годов». Поэт интуитивно уловил и сформулировал накопившийся в обществе идиотизм («игрой в идиотизм» назвала известный филолог Л.Я. Гинзбург художественные поиски «митьков», которым по духу, а во многом и по судьбе близки и искания Григорьева) - тот идиотизм, что на разных уровнях стал результатом и выражением тоталитарной государственной системы.

Однако под всеми григорьевскими масками угадывается ранимый, бесконечно обманывающийся и в то же время по-детски лукавый и «подначивающий» автор - ребенок и чудак. И здесь мы опять оказываемся внутри традиции: ведь еще с двадцатых годов одним из героев детской поэзии (в противовес «героям дня» и пионерскому оптимизму) становится чудак - человек, прежде всего в своем бытовом поведении противопоставленный обществу, существующий сам по себе, по своим, казалось бы, странным законам. Уже тогда детская поэзия зафиксировала значительное и, увы, перспективное общественное явление - чудачество как форму «внутренней эмиграции».

По счастью, «Чудаки» Григорьева выпали из поля зрения литературных чиновников, а то бы небось уже в то время с ним попытались расправиться - как это и случилось десять лет спустя, когда вышла его вторая книга «Витамин роста». Причиной начальственного гнева был вовсе не «черный юмор», в разряд которого были занесены эти стихи. Просто Григорьев, сам того не ведая, показал стереотип мышления апологетов тоталитарной системы и то, как легко и весело он разрушается.

Ольга Тимофеевна Ковалевская, редактор третьей и последней прижизненной детской книги Олега Григорьева «Говорящий ворон», как-то рассказывала мне о своем знакомстве с поэтом. Он не пришел в издательство в оговоренный по телефону час, и после долгого ожидания Ольга Тимофеевна спустилась по делам на первый этаж, в библиотеку. Там она обнаружила неизвестного человека - он держал в руке птицу со сломанной лапкой и безуспешно дозванивался в ветеринарные лечебницы. Это был Олег Григорьев - подходя к издательству, он нашел раненого стрижа, зашел в первую же издательскую дверь и, забыв про все на свете, стал заниматься его судьбой. В зоопарке стрижу наложили лубок, но дома у Григорьева птица умерла. Так появилось одно из лучших, на мой взгляд, стихотворений «На смерть стрижа»:

…Хоть у плохого, да поэта
В руках уснула птица эта.
Нельзя на землю нам спускаться,
На землю сел - и не подняться...

Смерть в разных ипостасях - любезный гость в поэтическом мире Григорьева. Она постоянно соседствовала с поэтом в реальной жизни - гибли от алкоголя, кончали с собой, становились жертвами сомнительных несчастных случаев его друзья. Так же и в стихах - многие герои Григорьева ходят по зыбкой грани между жизнью и смертью, легко перемещаясь из одного состояния в другое:

Смерть прекрасна и так же легка,
Как выход из куколки мотылька.

В 1989 году, на очередном нелепом судебном разбирательстве над Григорьевым, общественным защитником от ленинградской писательской организации выступал поэт и прозаик Александр Крестинский. На моей памяти А.Крестинский не раз защищал Григорьева от ханжества и самодурства советских чиновников. С тем большим уважением и вниманием к словам писателя хотелось бы привести несколько его наблюдений из отклика на книгу Григорьева «Стихи. Рисунки» (СПб., 1993):

«Олег Григорьев - поэт люмпенизированного российского мира, в котором стерлась граница между зоной и свободой, между тюрьмой и не-тюрьмой, между птицей в клетке и птицей на ветке. Когда захотят изучить и понять процесс нашего нравственного одичания - прочтут Григорьева, и многое станет ясно...»

«Персонажи стихов Григорьева не имеют имен. И в детстве, и во взрослости они кличутся по фамилии. Фамилии подчеркнуто массовые, рядовые, бесцветные: Клыков, Петров, Сизов... В детских стихах эти персонажи олицетворяют нелепый идиотизм школьной жизни. В стихах взрослых - те же Клыков и Сизов, только уже спившиеся, скатившиеся на дно. Казарменность пофамильного обращения отдает казенным домом, тусклым запахом прокуренного милицейского участка, тоской судебного зала, тяжелой духотой непроветренной конуры... Это придает стихам неповторимо-советский колорит».

Уже в юности выпавший из советской системы, Олег Григорьев и в смерти своей оказался «несостыкованным» с нею: его тело неделю пролежало в морге, пока народ шумел на майских митингах и вскапывал приусадебные участки. Только 8 мая 1992 года поэт, член ПЕН-клуба, за полгода до смерти принятый в Союз писателей, был наконец похоронен на Волковом кладбище в Петербурге. А до того состоялось отпевание в церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади - той самой церкви, где отпевали Пушкина. Как сказал про Олега все тот же Александр Крестинский, «литература проходила свидетелем по делу жизни».

Олег ГРИГОРЬЕВ

Рисунки Владимира Семеренко